Там Анна пела с самого утра

И что-то шила или вышивала.

И песня, долетая со двора,

Ему невольно сердце волновала.

А Пестель думал: «Ах, как он рассеян!

Как на иголках! Мог бы хоть присесть!

Но, впрочем, что-то есть в нём, что-то есть.

И молод. И не станет фарисеем».

Он думал: «И, конечно, расцветет

Его талант, при должном направленье,

Когда себе Россия обретёт

Свободу и достойное правленье».

— Позвольте мне чубук, я закурю.

— Пожалуйте огня.

— Благодарю.

А Пушкин думал: «Он весьма умён

И крепок духом. Видно, метит в Бруты.

Но времена для брутов слишком круты.

И не из брутов ли Наполеон?»

Шёл разговор о равенстве сословий.

— Как всех равнять? Народы так бедны, —

Заметил Пушкин, — что и в наши дни

Для равенства достойных нет условий.

И потому дворянства назначенье —

Хранить народа честь и просвещенье.

— О, да, — ответил Пестель, — если трон

Находится в стране в руках деспота,

Тогда дворянства первая забота

Сменить основы власти и закон.

— Увы, — ответил Пушкин, — тех основ

Не пожалеет разве Пугачёв…

— Мужицкий бунт бессмыслен…—

За окном

Не умолкая распевала Анна.

И пахнул двор соседа-молдавана

Бараньей шкурой, хлевом и вином.

День наполнялся нежной синевой,

Как вёдра из бездонного колодца.

И голос был высок: вот-вот сорвётся.

А Пушкин думал: «Анна! Боже мой!»

— Но, не борясь, мы потакаем злу, —

Заметил Пестель, — бережём тиранство.

— Ах, русское тиранство-дилетантство, —

Я бы учил тиранов ремеслу, —

Ответил Пушкин. «Что за резвый ум, —

Подумал Пестель, — столько наблюдений

И мало основательных идей».

— Но тупость рабства сокрушает гений!

— В политике кто гений — тот злодей, —

Ответил Пушкин. Впрочем, разговор

Был славный. Говорили о Ликурге,

И о Солоне, и о Петербурге,

И что Россия рвётся на простор.

Об Азии, Кавказе и о Данте,

И о движенье князя Ипсиланти.

Заговорили о любви.

— Она, —

Заметил Пушкин, — с вашей точки зренья

Полезна лишь для граждан умноженья

И, значит, тоже в рамки введена. —

Тут Пестель улыбнулся.

— Я душой

Матерьялист, но протестует разум. —

По улице разъезженной и грязной,

С улыбкой он казался светлоглазым.

И Александр, разнеженный и праздный,

Рассеянно в окно за ним следил.

Шёл русский Брут. Глядел вослед ему

Они простились. Пестель уходил

Российский гений с грустью без причины.

Деревья, как зелёные кувшины,

Хранили утра хлад и синеву.

Он эту фразу записал в дневник —

О разуме и сердце. Лоб наморщив,

Сказал себе: «Он тоже заговорщик.

И некуда податься, кроме них».

В соседний двор вползла каруца цугом,

Залаял пес. На воздухе упругом

Качались ветки, полные листвой.

Стоял апрель. И жизнь была желанна.

Он вновь услышал — распевает Анна.

И задохнулся:

«Анна! Боже мой!»